Пройти лабиринт - Страница 36

К оглавлению

— И что вы ждете?

— Кого… кого я жду.

— И кого?

— Думаю, стража… Не Цербера, конечно, но кого-то…

— Сфинкса? Он задаст вам вопрос, и вы, если ответите…

— Ну, пусть «сфинкса»… Он уже приходил. И спрашивал.

— И каков вопрос?

— Как всегда, в таких случаях: «Кто я?»

— И кто вы?

— Велор.

— Если вы знаете ответ, то почему не двигаетесь дальше?

— Мало знать, надо понимать…

— Что же мешает?

— Ни что, а кто! Это вы, Генрих. Испытываете, пытаетесь убедить меня, что я Андрей.

— Так, может, так оно и есть?

— Вы в детстве сказки читали?

— Кто их не читал!

— Ах, да, действительно… Тогда, уверен, вы болели за Ивана-царевича, а не за Кощея Бессмертного.

— Разумеется. Вы разве нет?

— Тоже… Но вот в этом и проблема. Вы и Андрей… в общем люди — представители сил Порядка. Так? Сказка о Кощее Бессмертном восходит корнями к мифу о Змее. Это древний символ… некое хтоническое существо, хранитель Мирового яйца. Иван-царевич, как культурный герой, убивает этого Змея. А что значит его смерть: значит конец первозданному хаосу и начало организованного космоса. И пока Змей жив, космос находится до времени в свёрнутом виде в яйце, подобно зародышу.

— И что? Я не улавливаю смысла?

— Что если Порядок это как раз и есть противное природе состояние? Извращенное?.. Тогда Андрей — его часть.

— А Велор — часть Хаоса?

— Верно.

— Старо как мир, — вздохнул Генрих Максимович. — Всегда есть кто-то, утверждающий, что зло — не зло, а добро — не добро… Ваша теория о Кощее и Иване-царевиче стара, как этот мир. Это лишь отголоски рождения Вселенной: Большой взрыв, состояние до и после его.

— Скажите, Генрих, вы счастливы?

— Это трудный вопрос. И ответ на него долгий и спорный.

— И все же? Можно просто взвесить все «да» и «нет», и дать короткий ответ.

Генрих Максимович на несколько секунд задумался.

— В прочем, думаю, что все же счастлив, — растянуто, ответил он.

— Но там, где-то в глубине, вы плюетесь на свою судьбу, и считает, что многое у вас не сложилось из-за каких-то там её прихотей. Нам рассказывают о воздаянии и награде, но наступающих когда-то, потом. В той жизни. А в этой: мы либо миримся и несем груз сквозь серые будни, либо сражаемся до исступления и в конце сдыхаем в канаве. И главное: вокруг обстоятельства. А кто их создал? Почему мы следуем им? Либо боремся с ними? Кто сплел нашу судьбу? Возможно ли однажды разорвать «ткань» и увидеть иное?

— Что именно?

— Если бы я знал, то не застрял бы здесь… у врат… Если бы правда была бы такой однозначной, то не было бы столько религий, столько теорий и прочего… А вдруг все же правы вы?

— Сомневаетесь?

— Нет. Просто рассуждаю… И потому стою у озера… Кстати, у вас клюёт.

Генрих Максимович чисто автоматически схватил удочку. На крючке болтался карасик килограмма полтора…

35.

Сегодня был какой-то мутный рассвет. На расстеленной кровати сидел в синей пижаме Генрих Максимович.

Он проснулся неожиданно. Вдруг открыл глаза и сел. Его густая черная шевелюра была взъерошена, как бывает после ночного отдыха.

Рядом пошевелилась жена.

— Ты чего? — она прищурено поднялась на локоть и посмотрела на часы.

Генрих Максимович как-то перепугано на неё посмотрел.

«Глаза!.. Его глаза! — доктор судорожно выдохнул. — Как у животного… нет, как у рептилии…»

Он напряг память. Он точно помнил, что уже видел такие глаза.

И было это… и было это… и было это в зоопарке в террариуме.

Такие глаза он видел у питона. Еще тогда, глядя в них, он почувствовал мороз по коже. Хорошо, что змея была за стеклом.

Генрих Максимович, покачиваясь, поднялся и поплелся в ванную комнату.

На секунду-другую ему снова вспомнились глаза Велора: они казались ему очень огромными, без белков.

И приснится же такое!

Он усилием воли попытался развеять неприятный осадок, но разум, терзаемый одной мыслью, не хотел сдаваться.

«Кто ж это был? Чьи это глаза?.. И еще эта рыба!» — Генрих Максимович открутил кран и сделал глоток, вспоминая вчерашнего карася на крючке.

«Что же он там рассказывал?» — Генрих Максимович напряжено пытался сложить мозаику непонятных символов и слов, которые в тот день так и сыпались из Андрея.

Он говорил о каких-то произвольных ограничениях, которые опутали наш мозг.

— Помните такого математика — Лобачевского? — спросил Андрей.

— Да, кажется, был такой. И что?

— По его мнению, мы слишком ограничили себя, так сказать, «евклидовым миром». На примере, могу объяснить так: наша Солнечная система состоит из ряда планет, спутников, метеоритов, да и самого солнца. Чтобы попасть, скажем, на Марс, надо построить ракету и несколько лет лететь. Так?

— В общем-то, да.

— А если проследить логику размышлений Лобачевского… хотя хочу оговориться сразу: возможно, он именно так и не думал! Так вот, если я буду следовать его логике, то на Марс смогу попасть также, как если б он был в соседней комнате.

— Не понял, — Генрих Максимович растерялся.

— Я не смогу с математической точностью вам объяснить сказанное, скажу лишь, что мы с вами живем до сих пор на «плоской Земле», стоящей на слонах, и плывущей на черепахе. А увеличив размерность данного пространства, мы с удивлением бы обнаружили, что «Земля-то круглая». А еще увеличив, вдруг бы осознали, что и Марс, и Венера, и Солнце, это такие же части нашей «Земли», как комнаты в доме. Но еще раз оговорюсь — мои слова представляют собой лишь сравнение того, что в реальности нас окружает.